Эта молодая девушка на фотографии станет героиней сегодняшней рубрики «Картинка дня» по двум причинам, точнее — по трем. Во-первых, она внесла важнейший вклад в развитие нейронауки, введя в них новый модельный организм и начав работать с его единичными нейронами. Без ее работ и ее лекций вряд ли Эрик Кандель получил бы свою Нобелевскую премию. Во-вторых, сейчас она незаслуженно забыта, оказавшись в тени гигантского аксона кальмара и работ Ходжкина и Хаксли. А в-третьих, этой замечательной французской гречанке, родившейся в Египте, сегодня исполняется ровно 120 лет. Позже мы обязательно по крупицам расскажем о жизни и работах Анжелики Арванитаки, ее мужа Ника Халазонитиса и их дочери Алкмены, продолжившей нейронаучную династию родителей. А сегодня давайте просто отдадим должное «маленькой бесстрашной гречанке», как назвал ее один из исследователей и процитируем Эрика Канделя:

«После почти шести месяцев усердных размышлений о том, какое животное подойдет для исследований, я остановился на аплизии – крупном морском брюхоногом моллюске. На меня произвели большое впечатление две лекции о нем. Одну из них читала Анжелика Арванитаки-Халазонитис, уже пожилая дама и очень крупный ученый. Именно она открыла аплизию как удобный объект для исследования сигнальных свойств нейронов. Другую лекцию читал Ладислав Тауц, молодой человек, открывший новое биофизическое направление в исследовании механизма работы нейронов.
[…]

Анжелика Арванитаки-Халазонитис обнаружила, что некоторые нервные клетки у аплизии индивидуально опознаваемы, то есть одни и те же клетки можно без труда зрительно опознать под микроскопом у всех без исключения аплизий. Со временем я понял, что точно так же обстоят дела и с большинством других клеток нервной системы аплизии, что увеличивало шансы на успешное картирование всей системы нейронных цепей, управляющих какой‑либо формой поведения. Впоследствии выяснилось, что система нейронных цепей, управляющих самыми элементарными рефлексами, довольно проста. Более того, я обнаружил, что стимуляция единственного нейрона часто вызывает большой синаптический потенциал в его клетке-мишени, а это верный признак и хороший показатель силы синаптической связи между двумя клетками. Большие синаптические потенциалы давали возможность клетка за клеткой картировать связи между нейронами и в итоге позволили мне впервые составить точную электросхему отдельной формы поведения.

Много лет спустя Чип Куинн, один из первых ученых, занявшихся генетикой обучения плодовой мушки, отметил, что идеальное подопытное животное для исследования биологии обучения должно иметь “не более трех генов, уметь играть на виолончели или хотя бы читать стихи на древнегреческом и обучаться этому с помощью нервной системы, содержащей только десять больших, по‑разному окрашенных и поэтому легко опознаваемых нейронов”. Мне не раз приходило в голову, что аплизия на удивление близка этим критериям.

В то время, когда я решил работать с аплизией, я еще ни разу не препарировал этого моллюска и не регистрировал электрическую активность его нейронов. Более того, никто в Соединенных Штатах не работал с аплизией. В 1959 году во всем мире аплизию изучали только два человека: Тауц и Арванитаки-Халазонитис».